Добрый вестник осыпал её благодарностями, отсалютовал фуражкой и сейчас же деликатно исчез, не желая присутствовать при такой интимности, как чтение чужого письма.
Сидя на противоположной скамье, я внимательно следил за девицей. Бледная, как смерть, она лихорадочно разорвала конверт, вынула из него какую-то хитроумно сложенную бумажку, развернула её, впилась в неё глазами и сейчас же с лёгким криком уронила её на пол… Бесцветные глаза девицы метали молнии, но она быстро спохватилась, напустила на себя равнодушный вид, поднялась, забрала свою книгу, сумочку и быстро-быстро стала удаляться.
Когда она скрылась с глаз, я вскочил, поднял брошенное письмо от «него» и прочел в этом таинственном письме только одно слово:
— Дура!
Второе лицо Алёшки было разгадано.
Алёшка выходил из сада, распространив все свои письма и легкомысленно позвякивая серебром в растопыренном кармане.
У входа я поймал его, крепко схватил за руку и прошипел:
— Ну-с, Алёшенька… Теперь мы знаем ваши штуки!..
— Знаешь? — сказал он цинично, нисколько не испугавшись. — Ну, и на здоровье.
— Кто это тебя научил? — суровым тоном спросил я, еле удерживаясь от смеха,
— Сам, — улыбнулся он с очаровательной скромностью. — Надо же чем-нибудь семье помогать.
— Но ведь если ты когда-нибудь попадёшься — знаешь, что с тобой сделают? Изрядно поколотят!
Он развёл руками, будто соглашаясь с тем, что всякая профессия имеет шипы.
— До сих пор не колотили, — признался он. — Да вы не смотрите, что я маленький. О-о… Я хитрый, как лисица… Вижу: где, как и что.
— Всё-таки, — решительно заявил я, — твоя профессия не совсем честная…
— Ну да! Толкуйте.
— Да, конечно. Ведь ты же обманываешь девиц, сообщая им, что письмо — от красивого, умного молодого человека, в то время, как оно написано тобой.
Мальчишка прищурился. Мальчишка этот был скользок, как угорь,
— А почему, скажите пожалуйста, я не могу быть умным молодым человеком? А?
— Да уж ты умный, — согласился я. — Уж такой умный, что беда. Только почему ты, умный молодой человек, пишешь такие резкие письма? Почему «дура», а не что-нибудь другое?
И он ответил мне тоном такого превосходства, что я сразу почувствовал к нему невольное уважение.
— А разве же они — не дуры?
Вечером я лежал на диване и слушал тоненький, нежный голосок:
— Мамочка, дать ещё цыпленка?
— Спасибо, милый, я сыта.
— Так я тебе почитаю.
— Не надо. Ты, вероятно, устал, продавая эти противные газеты. Отдохни лучше.
— Спасибо, мамочка. Мне ещё надо написать кое-какие письма!.. Охо-хо.
С тех пор прошло несколько лет… И до настоящего дня этот проклятый двуличный мальчишка не выходил у меня из головы.
Теперь он вышел.
Встретившись утром с Натальей Сергеевной, я услышал от нее следующее:
— Забыли меня? Нечего сказать — хороши! Вероятно, новый «предмет», как говорят, кажется, военные писаря, завелся?
— Я? Забыл вас? Тебя… Наташа?
— Тссс… Без фамильярностей! Что мы делаем сегодня вечером?
— Что угодно! Хотите, отправимся в театр?
— А что там?
— Новая пьеса «Цепи любви». Интереснейшая штучка! Сюжет новый и захватывающий: молодой граф живет счастливо с женой, но это счастье обманчиво… Представь себе… гм… те!.. — представьте, говорю я, что у этого графа есть на душе грех: любовница, которую он покинул с ребенком и которая в один прекрасный день приезжает в дом, случайно, как гувернантка. Ребенка она выдает за младшую сестру, граф, конечно, догадывается, в чем дело, но не может сказать, у жены какие-то странные предчувствия… Очень интересно! Масса драматических коллизий, захватывающий лиризм некоторых мест…
— Ну, поедем.
Я обещал заехать за Натальей Сергеевной к 8 часам; в тот же день около 5 часов вечера явился на обед к Марусиной.
Обедал.
— Как вы думаете, — спросила за жарким Марусина. — Хорошая эта пьеса «Цепи любви»?
— А что? — осторожно прищурился я.
— Я бы хотела сегодня посмотреть ее.
— Сегодня? Хотите, лучше завтра поедем?
— Нет, именно сегодня. Только вот не знаю — интересная ли это пьеса?
— Дрянь. Страшная чепуха… Сюжет старый, как мир, и захватанный всеми горе-драматургами… Какой-то идиотский граф (конечно! Без графа подобная галиматья не обойдется…) женился, и вот он якобы счастлив, а на самом деле у него есть старая любовница с ребенком, которая является в дом под видом гувернантки… Очень жизненно, не правда ли? Ну и так далее… Весь этот вздор пересыпан глупыми коллизиями, неуместным лиризмом и залит целым морем одуряющей скуки.
— Ну, а я все-таки хочу пойти.
— Автор, как мне говорили, прегорький пьяница. Вероятно, все эти дикие «Цепи» написаны в алкоголическом бреду.
— А я все-таки пошла бы.
— Что ж, пожалуйста. Кстати, вы не подвержены грудной жабе?
— Нет. А что?
— Это удивительное помещеньице в смысле сквозняков и грудной жабы. Как будто бы архитектор именно и строил все здание с расчетом исключительно на грудную жабу.
Мы помолчали.
— Фойе неуютное… Капельдинеры грубияны.
— Вы пойдете со мной?
— К сожалению, я уже обещал одному человечку быть там. Но тем не менее в театре прошу разрешения побыть немного около вас.
— Что это за человечек еще?
— Просто одна знакомая. Напросилась, ну, сами понимаете, неловко было отказать… Согласился…
— А-а… Вот как… Новая привязанность?