— А вы, сударыня, бываете в театре?
— Да. Недавно была в Фарсе.
Какая пытка… О чем с ней говорить?
— Что же там, этого… как его!
— Что такое?
— Я хотел спросить — весело ли?
— В Фарсе? Да, весело.
Я скрыл мучительную гримасу бешенства и обратился к другой:
— Ну, а вы бываете в театре?
— Да, но я люблю оперу.
— Неужели? Как это странно?! Какую же вы любите оперу больше всего?
— Мне нравится «Пиковая дама».
— Гм… да. Бойко написанная штучка.
Я иссяк.
Очевидно, очередь была за другой, односложной, дамой. Она покрутила головой и спросила хозяйку:
— В парке гуляете?
— Нет. Не могу выбраться.
— А вы, молодой человек?
— Я? Очень часто. Больше всего — в воздухоплавательном или в артиллерийском.
Хотя я не был понят, но разговор, кажется, начинал налаживаться.
Разошлась односложная дама:
— Вообще, природа мне ужасно нравится. Деревья всякие… птицы. Хорошо бы жить где-нибудь на лугу и ночевать в палатке. А вы любите это, молодой человек?
— Как же! Удобнее всего в таких случаях спать в пробирной палатке… Полная гарантия от ревматизма.
Вторая обрадовалась:
— Кстати о ревматизме! Вы можете представить, милочка, что у Василь Сергеича доктора нашли чахотку.
По лицу хозяйки было видно, что она, к своему огорчению, не подозревала не только присутствия чахотки, внедрившейся в Василь Сергеича, но даже не слыхивала о существовании его самого.
Однако умелым расположением лицевых мускулов — необходимый интерес к событию был выражен.
— Да что вы! Ах, какой ужас. Это такой маленький, с желтой бородкой!
— Нет, высокий, бритый.
Молчание, последовавшее за этим, могло быть объяснено, как дань скорби, по поводу злосчастной судьбы бритого малого.
Я кощунственно нарушил паузу:
— А, знаете, моему знакомому вчера отрезало поездом голову.
Эта нелепая выдумка оживила разговор.
— Что вы говорите! Я не читала об этом в газетах.
— Это понятно, почему. Когда его нашли, он заклинал не придавать гласности случившегося, так как огласка могла повредить ему по службе.
— Ах, так! Вообще, эти поезда! Мой муж, например, опоздал вчера на три часа.
Очередь вытягивать разговор была за любительницей оперы, но она, очевидно, сбилась, потому что выжидательно посматривала на меня.
Я махнул рукой на всякий здравый смысл:
— Итак, вы решительно утверждаете, что, кроме Фарса, ни в каких театрах не были?
— Представьте, не была.
— И вы могли бы это показание подтвердить даже присягой?
— Боже мой! Почему?
— Это очень важно, А вы, сударыня… Вот вы говорите, что любите оперу. Хорошо-с. А любит ли ее также ваша тетка?
— У меня нет тетки!
— Печальное упущение. Но муж ваш не враг театра?
— Нет, он ходит в оперетку, иногда на концерты.
Решительно, я овладел нитью разговора. Некоторое однообразие его искупалось той бесконечностью плоскости, на которой мы стояли. Я выпытал у дам театральные вкусы всех их родственников, друзей и знакомых. Закончил Василь Сергеичем. Оказалось, что этот юноша был большим поклонником кинематографов и паноптикумов.
Судьба его была почтена опять долгим, длительным молчанием, будто бы присутствующие умственно обнажили перед чахоточным молодым человеком голову,
Я проклинал себя за неосторожность. Очень нужно было мне сводить разговор на эту трагическую личность! Нить разговора от соприкосновения с ним моментально лопнула.
Все с нескрываемым интересом стали следить за минутной стрелкой на каминных часах, Она проползла вершка полтора.
На втором вершке хозяйку повело судорогой, и она страдальчески выдавила из себя фразу:
— А у нас… Горничная уходит.
Я вскочил. Кресло со стуком грохнулось на пол. Все вскрикнули от ужаса.
Подскочивши к дамам, с пеной у рта, я кричал:
— Зачем вы явились сюда?! Что вам нужно?! У вас было важное, неотложное дело? Ваша жизнь была бы разбита и дела пришли бы в упадок, не явись вы сюда?! Да?
Общее оживление сменило нудную тишину.
— Господи Иисусе! Он с ума сошел!
Хозяйка смотрела на меня с тайным сочувствием.
— Да? Вы так думаете? А на борьбе вы были? «Веселую вдову» видели? А черта в ступе вам не удалось видеть? Как здоровье Дьявола Семеныча? Он кашляет, да? Ах как жаль! А если вы увидите Василь Сергеича, — скажите, что я его при встрече поколочу! Мне этот болезненный молодец надоел! Кстати, «Голгофу» вы не видели? Ха-ха-ха!!!
И, не прощаясь, я выбежал на улицу.
— Фокусы! Это колдовство! — услышал я фразу за соседним столиком.
Произнес ее мрачный человек с черными обмокшими усами и стеклянным недоумевающим взглядом. Черные мокрые усы, волосы, сползшие чуть не на брови, и стеклянный взгляд непоколебимо доказывали, что обладатель перечисленных сокровищ был дурак. Был дурак в прямом и ясном смысле этого слова. Один из его собеседников налил себе пива, потер руки и сказал:
— Не более как ловкость и проворство рук.
— Это колдовство! — упрямо стоял на своем черный, обсасывая свой ус.
Человек, стоявший за проворство рук, сатирически посмотрел на третьего из компании и воскликнул:
— Хорошо! Что здесь нет колдовства, хотите, я докажу?
Черный мрачно улыбнулся.
— Да разве вы, как его… пре-сти-ди-жи-да-тор!
— Вероятно, если я это говорю! Ну, хотите, я предлагаю пари на сто рублей, что отрежу в пять минут все ваши пуговицы и пришью их?
Черный подергал для чего-то жилетную пуговицу и сказал: